Шекспир. Биография

Биография Шекспира — шекспировский вопрос

О том, что имя Шекспира окружает непроницаемая тайна, знали еще в XVIII и XIX вв. Все дело в скудости биографических данных о жизни и творческой деятельности Великого Барда, которые по большому счету можно уложить в несколько строк, а потому-то их и биографией назвать трудно. По церковным записям, Уильям Шекспир родился (принято считать) 23 апреля 1564 года в Стратфорде. Его мать Мэри Арден была дочерью фермера, а отец Джон Шекспир — про­давцом шерсти или перчаточником.

Отсутствуют данные о том, что Уильям получил хотя бы начальное образование, кроме того, что вроде бы он учился некоторое время в городской школе, подобной нашей дореволюционной церковноприходской. Забегая вперед, отметим, что этот существенный пробел в биографии, касающий­ся получения определенных, пусть и не фундаментальных, знаний, еще не раз поставит в тупик всех шекспироведов.

1582 год, 27 ноября – 18-ти летний Уильям женился на Энн Хатауэй, которая была на 8 лет старше его. От этого брака родилось трое детей: дочь Сюзанна и двойняшки Хэмнета и Джудит. Имеются сведения, что Шекспир занимался мелким рос­товщичеством, упорно преследовал своих неимущих соседей за долги, скупал недвижимость, а однажды даже откупил право на сбор с фермеров церковной десятины. И вот тут следует абсолютно неожиданный поворот, определивший грань между судьбой Шекспира-предпринимателя и Шекспира-творца.

1592 год — он неожиданно покидает семью и Стратфорд и отправился в Лондон, где стал актером в труппе королевского театра «Глобус». Спустя три года чудесного превращения он уже был совладельцем «Королевской труппы Иакова I», а в 1608 году — совладельцем Доми­никанского театра.

К концу своей карьеры в Лондоне Шекспир, по некоторым сведениям, стал до такой степени состоятельным человеком, что мог уже позволить себе купить, как видно, важный для него дво­рянский титул. Но вновь по необъяснимым причинам он покинул Лондон и возвратился в свой родной город, где 23 апреля (3 мая) 1616 года умер в возрасте 52 года после дружеской пирушки.

Смерть Шекспира в Стратфорде и тем более за его пределами прошла абсолютно незамеченной. На его кончину не было напи­сано ни одной элегии или памятного сборника, как это было принято в те времена.

Скажем, на смерть замечательного поэта, хотя и не масштаба Шекспира, Бена Джонсона друзья откликнулись целой книгой элегий. Скончался литератор Бомонт — торжественные похороны, скорбные элегии… Уходит из жизни поэт Майкл Дрей­тон (кто сегодня его знает?) — и студенты идут длинной траурной процессией по улицам города. Солидные издания оплакивали уход в мир иной Сидни, Спенсера… А в случае со своим земляком — ни намека на соболезнование. Одна запись в стратфордском при­ходском регистре на смерть Шекспира  гласит: «25 апреля 1616 года погребен Уилл Шекспер, джент.»

Кроме раннего отклика того же Бена Джонса на первые поэмы Шекспира, современники обошли абсолютным молчанием дарование Шекспира как драматурга и актера. В частности, не называет его имени актер Ален в своем дневнике, где отмечал все более или менее значимые театральные события. Зять Шекспира, доктор Холл, в своих писаниях тоже не проронил ни единого слова о своем тесте, авторе многочисленных пьес.

Интересно и другое: ни о стратфордской, ни о лондонской жизни Шекспира сведений никаких не сохранилось, за исключе­нием расписок его должников и завещания, которые по сей день вызывают недоумение критиков.

Вот его текст, составленный за несколько недель до кончины: «Во имя Бога, аминь. Я, Шекспир… в полном здравии и полной памяти совершаю и предписываю эту мою последнюю волю…» Дальше на трех страницах следует скрупу­лезное распределение между наследниками — женой и дочерями — нажитого добра, вплоть до домашней утвари и посуды. Но в особенности впечатляет то место в документе, где драматург завещает жене и матери своих детей кровать, но при этом ого­варивает, что речь идет о «второй по качеству» кровати.

Между прочим, не упомянуто в завещании о книгах — довольно дорогих в начале XVII века, которые наверняка имелись в его доме, будь он такой разносторонне образованный человек.

Следует отметить, что не уцелело ни одной рукописи из пьес Шекспира, ни единого его письма, ни прижизненных порт­ретов, ни отзывов современников. Сомнительны даже сохранив­шиеся подписи Шекспира под несколькими юридическими до­кументами. Тут также возникает вопрос: не подписывались ли нотариусы за клиента, который в этом случае обнаруживает свою неграмотность? Кстати, в самом завещании, приведенном выше, имя Шекспир записано один раз в традиционном начерта­нии, а в другом месте как Шекспер.

Надо заметить, что Шекспер стал Шекспиром по какой-то иронии судьбы, точней сказать, из-за созвучия его фамилии с псевдонимом того, кто подписывал свои произведения «Shake-speare» — Потря­сающий Копьем. Именно так можно перевести имя, стоящее под тво­рениями Великого Барда, и именно так, через дефис, оно было написано под его первым произведением — поэмой «Венера и Адо­нис», вышедшей в 1593 году.

Это и многочисленные другие несоответствия и породили так назы­ваемый «шекспировский вопрос», у которого нет прецедентов в истории мировой литературы. Начиная с XIX века шекспироведение разделилось на два враждующих лагеря: стратфордианцев (т. е. при­знающих автором Шекспера из Стратфорда, и нестратфордианцев, пытающихся найти реального автора, скрывающегося под маской). Последние, основываясь на косвенных доказательствах, выдвину­ли несколько «кандидатов в Шекспиры».

Проблема состоит в том, что, судя по количеству и высо­кому интеллектуальному наполнению Произведений, их автор обладал гигантским, ни с чем не сравнимым объемом активного лексикона — от 20 до 25 000 слов, в то время как у самых обра­зованных и литературно одаренных его современников, скажем, таких как философ Фрэнсис Бэкон, — около 9—10 000 слов, у Теккерея — 5—6 000 слов. Современный англичанин с высшим образованием употребляет не больше 4 000 слов. Шекспир же, как сообщает Оксфордский словарь, ввел в английский язык около 3 200 новых слов — больше, чем его литературные современники Бэкон, Джонсон и Чапмен, вместе взятые.

Автор пьес хорошо знал французский язык (в «Генрихе V» целая сцена написана на французском), итальянский, латынь, разбирался в греческом, замечательно ориентировался в истории Англии, в древ­ней истории, мифологии, географии, во многих вопросах государ­ственного управления, что можно встретить только у опытного политического деятеля. В некоторых пьесах автор откровенно вы­ражает свои симпатии к аристократии и презрение к черни, весьма странные для сына мелкого торговца из небольшого про­винциального городка.

Сюжет «Гамлета» взят из книги француза Бельфоре, переведен­ной на английский лишь спустя 100 лет. Сюжеты «Отелло» и «Ве­нецианского купца» позаимствованы из итальянских сборников, также появившихся на английском лишь в XVIII веке. Сюжет «Двух веронцев» взят из испанского пасторального романа, до появления пьесы никогда не публиковавшегося на английском.

Установлено также, что драматургу была прекрасно известна древ­няя и современная литература, он использовал сочинения Гомера, Овидия, Сенеки, Плутарха, при этом не только в переводах, но и в оригиналах. Исследованиями ученых подтверждена основа­тельность познаний автора пьес в юриспруденции, риторике, му­зыке, ботанике (специалисты подсчитали 63 названия трав, дере­вьев и цветов в его произведениях), медицине, военном и даже морском деле: доказательством тому — команды, отдаваемые боц­маном в «Буре».

Прибавим то, что Шекспир хорошо знал многие места Северной Италии, Падуи, Венеции, естественно, помимо Ан­глии… По другому говоря, в произведениях драматурга видна личность невероятно эрудированная, высокообразованная, владеющая языками, знающая зарубежные страны, осведомленная о быте высокопоставленных кругов тогдашнего английского общества, включая монархов, личность, знакомая с придворным этикетом, родословными, языком самой высокородной знати.

Теперь о рукописях. В 90-е годы имя Шекспира уже было извест­но издателям, которые буквально охотились за всем, что написал гениальный автор. На этом зарабатывали как сами издатели, так и поэты и драматурги, т. е. все, кроме самого Шекспира, притом, что его пьесы стоили неплохих денег. Куда же они исчезли, если учесть, что с ними работали десятки людей?

Среди немногих достоверно известных моментов биографии Уи­льяма Шекспера есть и еще один факт, который вызывает массу толко­ваний. Это упомянутый выше полный переворот в судьбе 30-ти летнего человека, который вырос в провинциальном городке, был выгодно женат на женщине, родившей ему троих детей.

Но вдруг по какой-то причине Уильям оставляет этот привычный мир и уез­жает в Лондон, где становится комедиантом. Что это могло значить? Да то, что в глазах обывателей он присоединился к людям, считавшим­ся в то время чуть ли не бродягами, не имевшими даже постоянно­го помещения, где они могли бы заниматься своим ремеслом (пер­вый театр в Лондоне строился уже после того, как Шекспер стал актером).

Говоря по другому, блага, гарантированные прежним соци­альным статусом, он променял на непостоянство фортуны, вовсе не благоволившей к актерам, которых городские власти и, в част­ности, лорд-мэр постоянно изгоняли из деловой части Лондона.

Однако, на удивление, молодой стратфордец очень быстро преуспел в новой, непривычной для себя среде. Играя на сцене, перелицо­вывая старые пьесы и создавая собственные, он смог выделиться на фоне остальных актеров-профессионалов, стать пайщиком труппы и наконец вполне состоятельным человеком.

К сожалению, биографы ничего не знают о его реальной жизни в Лондоне. Зато хорошо известна сама атмосфера, в которой вращался Шекспир. Это был мир комедиантов и их аристократи­ческих покровителей, королевский двор, где они нередко ставили спектакли и могли лицезреть королеву, дома знати, куда писателей приглашали, чтобы заказать им сценарии для живых картин или любительских пьес-масок.

Тут ценились незаурядность, талант, каковыми Шекспир несомненно обладал, а потому и был сразу же замечен столичной знатью. Вначале на него обратил внимание граф Саутгемптон, который представил даровитого автора молодым, блестящим аристократам графам Эссексу и Рэтлен­ду. Последнего драматург очень заинтересовал, пусть и с учетом того, что Рэтленд выбрал его только для предполагаемого участия в своей грандиозной литературной мистификации.

И здесь наступил другой поворотный момент в судьбе драматурга, который также не получает внятного объяснения, — его столь же неожиданный разрыв с театральным миром и возвращение в Стратфорд. Даже если предположить, что он не был творцом гениальных пьес, неясно, почему преуспевающий делец, каким он видится нестратфордианцам, не остался в столице, где так успеш­но вел дела? Что заставило его возвратиться? Чувство долга перед семьей, которая на многие годы была чужда ему и покинута? Бо­лезнь, усталость от неустроенного быта? Философическое умона­строение на закате жизни и сознательное направление ее в новое русло? На эти вопросы также нет ответа.

Сомнения относительно личности Шекспира начали появляться еще в XIX веке, на закате аристократической эпохи, которую олицетво­ряли истинные джентльмены. В основе неприятий, помимо естес­твенного обывательского изумления перед необыкновенной ода­ренностью и плодовитостью драматурга, лежал, несомненно, и буржуазный снобизм. Многим трудно было признавать, что бо­жественным даром наделен человек незнатного происхождения и темной биографии. А главное, как заурядный актер из провинциального Стратфорда смог затмить высокие универ­ситетские умы и известных столичных драматургов?

Ту же природу имели и явные несоответствия в социальной ориентации драматурга: его герои благородны, преисполнены пре­красных порывов, а их создатель — человек, наделенный практи­ческой сметкой, не чуравшийся ссужать деньги под проценты и вес­ти тяжбы с должниками. Но не будем забывать, что одно дело писать масштабные исторические хроники, а другое — вести естествен­ную для провинциала борьбу за выживание в столице, где он пробивает себе дорогу одним лишь талантом, силой духа и верой в свое предназначение.

Когда же речь заходит о завещании Шекспира, нестратфорди­анцы упрекают его в приземленном деловом стиле при распределении своего имущества между родственниками. Но ведь, кажется, в этом и заключается смысл завещания; или гению, по мысли оппонентов, следовало непременно составлять его высоко­парными стихами?

По справедливому замечанию некоторых шек­спироведов, истории известны духовные завещания, которые в действительности написаны в возвышенном ключе. Но, обычно, они составлялись задолго до смерти и, скорей, являлись плодом литературного творчества, или, как говорили, «искусства умирать». Завещание же Шекспира, по-видимому, составлялось в момент его серьезной болезни, потому и написано было рукой обычного клерка. Едва ли в этой ситуации в документе могли появиться философско-поэтические или иные высокие обороты.

Другая интригующая деталь — отсутствие среди упомянутого имущества книг и рукописей. Следует заметить, что они не значатся среди материальных ценностей, передаваемых род­ственникам, людям, как правило, малограмотным. Что пользы было бы им в книгах и бумагах? Не надо исключать также, что Шекспир продал их, покидая Лондон, или отдал друзьям. Правда, об этом уже никто и никогда не узнает, как и о том, какова судьба рукопи­сей пьес и стихов.

Так или иначе, доживать последние годы жизни Шекспир-Шекс­пер вернулся в Стратфорд, город, который даже не встрепенулся при появлении столичного драматурга. Кстати, этот факт нестрат­фордианцы в особенности подчеркивают: мол, встречали великого поэта не по чину, и это неспроста.

Доля истины в этих сомнениях, разумеется, есть: к драматургу, которого в Лондоне считали популярным, в провинции отнеслись с полным равнодушием. Однако как могло быть по другому? Если задуматься о понятии «великий», которым потомки так привычно оперируют, то таким его делают столетия, на протяжении которых писались критические статьи и учебники, т. е. создавался настоящий культ Шекспира.

Теперь же мы невольно переносим современные представления о широкой известности литератора на абсолютно другую эпоху, когда полный масштаб личности мог быть еще не осознан. Кроме того, в XVI веке популярность Шекспира, если она была, могла ограничиваться весьма узким кругом образованной аристократии.

С другой стороны, успех шекспировских пьес вовсе не означал, что имя их автора хорошо знала хотя бы лондонская публика. Прос­той народ, заполнявший партер «Глобуса», редко интересовался драматургом, зрителей больше волновали занимательные сюжеты, бурные страсти героев, проливаемая на сцене кровь. Можно ли удивляться вялой реакции стратфордцев, которые узнали, что в город возвратился их земляк, поставивший где-то в столице десяток пьес. Да и вообще, ремесло актера, драматурга, считавшееся низким, никак не могло прибавить в их глазах авторитета человеку, который был сыном добропорядочного горожанина, а потом подался в лицедеи.

К тому же имеется еще один нюанс, очевидный для истори­ков, — сложность социальных отношений. Занятие интеллекту­альным трудом только на первый взгляд уравнивало людей различных сословий, в реалиях же XVI века современники всегда соблюдали дистанцию между джентльменом-поэтом, предававшимся этому занятию на досуге, и поэтом, выбившимся в джентльмены благо­даря своему дарованию. Первых было принято прославлять, вто­рых, в лучшем случае, хвалить в своем кругу.

Не будем забывать и об иерархии «высоких» и «низких» жанров в литературе тех времен. Поэтическая лирика или роман считались престижными формами, в то время как театральная драма оставалась бедной родственницей. Не случайно Шекспир, кем бы он ни был, предпо­читал издавать при жизни только свои поэмы и сонеты, а не пьесы. Не делали этого и другие драматурги. И когда замечательный драматург, современник Шекспира Бен Джонсон первым рискнул опубликовать собрание своих пьес, он тут же подвергся уничижи­тельному осмеянию.

В перечне имен поэтов, увенчанных посмертными лаврами, со­держится ответ, почему среди них нет Шекспира. Его и не могло быть среди поэтов-аристократов, на равных говоривших с госуда­рями. Будь Шекспир трижды популярен, он никогда не смог бы удостоиться такого рода почестей из-за традиций общества того времени. Зато самый заурядный поэт, обладавший титулом и влиятельными родственниками, в отличие от безродного гения вполне мог вызвать у собратьев по перу поток славословий и ком­плиментов.

А уж покинув столицу и вернувшись в Стратфорд, драматург вообще перестал быть интересен даже знавшим его близко. Стоило ли в таком случае ждать бурной реакции на его смерть в сто­лице, если само известие о ней могло достичь Лондона только спустя несколько месяцев?

И все же следует отдать должное стратфордцам. После смерти Шекспира они-таки поставили ему незамысловатый памятник. Впрочем, это бездарное изваяние простояло не очень долго, подвергшись всяческим из­девательствам со стороны поклонников поэта и драматурга. А вот для нестсратфордианцев этот примитивный образ Шекспи­ра был лишним доказательством того, что он попросту не мог быть великим поэтом: и лицо его излишне округло, и лысина неблаго­родная, и нос курносый, словом, слишком мало в этом сооружении демонического и слишком много обыденного для великого драма­турга. Кроме всего грузный бородатый мужчина изображен не с пером и бумагой, как подобало литератору, а опирается всего-то… на мешок с шерстью.

Но давайте зададимся вопросом: а могло ли надгробие в тех обстоятельствах выглядеть по другому? Через шесть лет после смер­ти Шекспира его наверняка лепил третьеразрядный скульптор, и следовал он отнюдь не свободному полету своей фантазии, а просто выполнял волю заказчика — родни, которая и опре­деляла, каким именно мир увидит их покойного сородича.

Надолго покинутое им и оставшееся малограмотным семейство сделало все, чтобы поддержать репутацию своего блудного сына: драматург изображен именно таким, каким виделся добропорядочный горожанин. Пресловутый мешок — лучшее, что они могли вло­жить в его руки, потому как это символ почтенного фамильного заня­тия — торговли шерстью, к которой в Англии относились с большим трепетом (вспомним аналогичный мешок с шерстью в английс­ком парламенте).

Таким образом, скульптурный портрет вполне отражает пред­ставления шекспировского семейства о престижном надгробии и имеет малое отношение к самому покойному, бессильному что-либо изменить и, как сказал бы Гамлет, не имевшему «ничего в запасе, чтобы позубоскалить над собственной беззубостью».

И конечно, абсолютно естественной выглядит смена атрибутов в надгробии при его позднейшей реставрации: ведь переделывали его уже после того, как в свет вышло «Первое фолио» с пье­сами Шекспира и его произведения начали расходиться большими тиражами. Возможно, посмертная слава и коммерческий успех примирили родню с мыслью, что быть известным писателем не ме­нее престижно, чем простым бюргером.

Конечно, когда всем стало ясно, кто такой Шекспир в действительности, в 1709 году памятник переделали. Вместо мешка с шерстью в од­ной руке драматурга появилось перо, а в другой — лист бумаги. Как тут не вспомнить о похвальном слове Шекспиру, составлен­ном в связи с появлением первого собрания сочинений в 1623 году близко знавшим его Беном Джонсоном: «Ты памятник без могилы»!  Одного этого достаточно, чтобы усомниться, был ли актер Шекспир автором приписываемых ему пьес и не скрывается ли за этим многовековая тайна, которую с таким упорством пытаются разгадать неутомимые исследователи.

Ю.Пернатьев

ред. shtorm777.ru