Границ между прошлым, настоящим, будущим нет
Философ из Англии Джон Уильям Данн в начале XX века очень заинтересовался теорией времени. Его интерес появился вовсе не случайно: Джона мучил один вопрос: что такого происходит в наших снах, что они могут сбываться? Не может ли это быть каким-либо образом связано с особыми свойствами времени? И что есть по сути наше время? Как на него реагирует наше сознание? Если говорить честно, Джон был первым сновидцем-энлонавтом, который решил понять механизм, управляющий тем, что мы привыкли делить на прошлое, настоящее и будущее.
В отличие от большинства философов, отдававшим предпочтение теории, Джон Уильям Данн был практик, то есть ему так хотелось выяснить суть происходящего, что он начал ставить эксперименты со временем. Точней, не с понятием времени как таковым, а с личными ощущениями времени каждого живущего человека — своим собственным, своих родных, друзей и знакомых. Зачем? «Описание в физических терминах не способно передать ту информацию, которая черпается из опыта», — полагал философ. Нельзя объяснить слепому, что такое красный лист, потому как слепой не может видеть и не способен понять, что такое красный цвет, исходя из своего опыта. Точно так же проблема обстоит и с понятием времени. Люди, способные видеть сквозь время, существуют, но они не способны объяснить, что это и как происходит, потому что у нас нет для этого умения или таланта, чтобы последовать их путем. Однако, когда мы отрешаемся от своего управляющего сознания, в нас приоткрывается некая дверь, связывающая времена.
И тогда наше прошлое, настоящее, будущее происходят одновременно, но из-за вмешательства сознания, даже во сне, образы прогностики приобретают причудливые, «смешанные» формы. Мы в действительности превосходно знаем о будущем, потому как для нас оно происходит одновременно с настоящим, но, поскольку для людей важна сама периодичность, хронологический порядок событий, разум исключает наше знание о будущем из употребления. И мы проживаем в неведении, удивляясь, как избранные люди могут проникать в глубины времени, — назад течения или дальше по течению.
Потому как Данн сразу поставил задачей ориентироваться только на свой опыт и свои ощущения ради чистоты эксперимента, — то первые опыты он проводил на самом себе. Он с удивлением отметил, что нередко ему снятся сны, которые показывают самое ближайшее будущее, при этом не вещие сны, а сны… связанные с предстоящими публикациями в газетах. Каким-то непонятным образом его предвидения были связаны с тем, что будет напечатано в газетах, которые он читал. Словно бы он видел сны, уже прочитав газету.
«Весной 1902 года, — описал один из таких снов Данн в книге «Эксперимент со временем», — шестая моторизованная рота, в составе которой я находился, расположилась лагерем близ развалин Линдлея в (бывшем) Оранжевом Свободном государстве. Мы тогда только что совершили «трэк»; газеты и почтовая корреспонденция доставлялись нам редко.
Однажды мне приснился необычайно яркий, по весьма неприятный сон. Я стоял на возвышенности — верхнем уступе какого-то холма или горы. Почва под ногами имела белый цвет и странное строение; там и сям она была испещрена небольшими трещинами, из которых поднимались вверх струи пара. Во сне я узнал в этой возвышенности остров, ранее уже снившийся мне.
Ему угрожало начинавшееся извержение вулкана. Увидев бьющие из-под земли струн пара, я сдавленным голосом прошептал: «Остров! Боже, скоро все взлетит на воздух!» Я читал и хорошо помнил об описании извержения вулкана Кракатау, когда морская стихия, устремившись по подводной расщелине в скалах к самому сердцу вулкана, внезапно вскипела и разорвала на куски целую гору. Тотчас меня охватило безумное желание спасти 4 000 (я знал численность населения) ни о чем не подозревавших обитателей острова. Но сделать это можно было лишь одним способом — вывезти их на кораблях.
Потом начало твориться что-то ужасное: я метался по соседнему острову, стараясь уговорить недоверчивые французские власти направить на помощь жителям находившегося в опасности острова все имеющиеся суда. Меня посылали от одного начальника к другому, пока, в конце концов, я не проснулся оттого, что во сне изо всех сил цеплялся за гривы лошадей, тащивших коляску некоего мсье Ле Мэра, который отправлялся обедать и желал, чтобы я зашел к нему на следующий день, когда откроется его контора. На протяжении всего сна меня неотступно преследовала мысль о количестве людей, оказавшихся в опасности. Я повторял это число каждому встречному и в момент пробуждения кричал: «Мэр, послушайте! 4 000 человек погибнут, если…» Теперь я уже не помню, когда нам доставили очередную партию газет, но среди них абсолютно точно была «Дейли Телеграф». Я развернул ее и увидал следующее сообщение:
Трагедия на Мартинике — извержение вулкана
Город сметен с лица земли! Огненная лавина! Около 40 тыс. жертв! Британский пароход в огне!
Одна из самых жутких в истории человечества трагедий разыгралась в некогда процветавшем городе Сент-Пьер, торговой столице французского острова Мартиника в Вест-Индии. В четверг, в восемь часов утра вулкан Монт-Пеле, безмолвствовавший целое столетие… и т. д.
Однако нет нужды повторять рассказ о самом трагическом в современную эпоху извержении вулкана.
В той же газете, но в другой колонке заголовок, набранный шрифтом поменьше, гласил:
Гора взлетает на воздух
А ниже говорилось о том, что выбросы песка из кратера вулкана на Сент-Винсенте вынудили шхуну под названием «Океанический странник» покинуть остров; но пристать к о.Сент-Люсия ей не удалось из-за неблагоприятных течений, направлявшихся в сторону, противоположную Сент-Пьеру. В этом говорилось:
«Когда она отплыла примерно на милю, началось извержение вулкана Монт-Пеле».
Далее описывалось, как гора словно раскололась от подножия до вершины. Не стоит и говорить о том, что вскоре корабли начали вывозить уцелевших жителей на соседние острова.
Теперь необходимо сделать одно замечание.
По предположениям, число погибших составило не 4 000, как я непрестанно повторял во сне, а 40 000. Я ошибся на одни ноль. Тем не менее, в спешке просматривая газету, я прочел приведенное там число как 4 000; и впоследствии, рассказывая эту историю, я всегда говорил, что напечатано было именно 4 000. И только спустя 15 лет, когда я наконец снял копию с упомянутого выше абзаца, я узнал, что на самом деле сообщалось о 40 000.
В скором времени мы получили очередную партию газет; там приводились уточненные данные о действительной численности погибших. Но подлинные цифры не имели ничего общего с теми цифрами, которые мне снились и померещились в первом сообщении. Итак, мое чудесное «ясновидение» подвело меня в самой существенной детали!
Впрочем, даже промах доказывал нечто очень важное, ибо откуда у меня во сне могла появиться мысль о 4 000? Вероятно, она должна была прийти мне на ум в результате чтения газетного абзаца,из чего вытекало чрезвычайно неприятное предположение о том, что весь эпизод — следствие так называемой идентификационной парамнезии и что никакого сна я не видел: просто по прочтении газетного сообщения мне почудилось, будто я ранее видел во сне все детали, приведенные в упомянутом абзаце».
Удивившись, но поняв одновременно, что его сны никоим образом не связаны с астральными путешествиями, прямым видением или посланиями чуждого разума, Данн с облегчением вздохнул. Все три перечисленные выше причины «откровения» он сразу посчитал бы началом безумия и по собственной воле отправился бы в ближайший сумасшедший дом.
Через пару лет, путешествуя по Австрии, он отметил еще один странный сон, который никак не шел из памяти. Ему снилось, будто бы он идет через поле, обнесенное высокой железной оградой, и вдруг слева от него появляется лошадь, которая, точно обезумев, начинает брыкаться и пробует перепрыгнуть ограду. Во сне Данн отметил, что ограда слишком высока, а никаких лазеек в ней нет, но лошадь каким-то чудом вырывается и начинает его преследовать. Дани бежит и вдруг видит перед собой деревянные ступени, уходящие вверх. Он бросается к ступеням… и просыпается.
Буквально на следующий день Джон с братом пошли на рыбалку. Они шли по реке, когда брат обернулся и предложил ему посмотреть на лошадь на другом берегу. Данн взглянул… и сразу узнал сцену из своего сна: «Схожесть основных деталей была абсолютна, но мелкие детали — вовсе другими. Была огороженная тропинка между двумя полями. Была лошадь, по своему поведению напоминавшая лошадь из сна. Были деревянные ступени в конце тропинки (они вели к мостику через реку). Но ограда оказалась деревянной и низенькой — не больше 4–5 футов в высоту, поля — самыми обычными, небольшими, тогда как мне снились поля размером с парк; а животное вовсе не буйным чудовищем, а маленькой лошадкой, хотя ее поведение и внушало тревогу. В конце концов, если представить, что я, как и во сне, иду по тропинке вниз к мосту, то лошадь оказывалась на поле справа от меня, а не слева.
Едва я начал рассказывать брату свой сон, как осекся: лошадь начала вести себя настолько странно, что мне захотелось убедиться в том, что она не вырвется за ограду. Как и в сновидении, я критически осмотрел изгородь. Удовлетворенный осмотром, я произнес: «В любом случае эта лошадь не вырвется», — и вновь принялся ловить рыбу. Но возглас брата «Смотри!» прервал меня. Подняв взор, я увидал, что от судьбы не уйдешь. Как и во сне, животное каким-то необъяснимым образом вырвалось (наверное, перепрыгнув через ограду) и, стуча копытами, неслось по тропинке вниз к деревянным ступенькам.
Промчавшись мимо лестницы, лошадь ринулась в реку и направилась прямо к нам. Мы, схватив камни, отбежали от берега ярдов на 30 и повернулись кругом. Развязка, впрочем, была неинтересна: выйдя из воды на нашей стороне, лошадь просто посмотрела на нас, фыркнула и галопом поскакала вниз по дороге».
Размышляя над странностями сновидений, Дани сделал вывод: сны были абсолютно обычными, только они снились не в ту ночь, когда бы им это подобало, сны опережали события. Иногда разрывы во времени между сном и действительностью были очень незначительны (день или неделя), а порой и значительными (год). Если в нашем сознании происходит такое смещение времени, то информация в него должна откуда-то поступать. Откуда может поступать эта информация? Только из нашего собственного сознания, которое во сне теряет границы между «вчера», «сегодня» и «завтра».
Если наше сознание уже знает, то почему же оно молчит днем? Данн понял, что и в ночном забыть оно не очень то желает показывать свою осведомленность, точней, наше сознание сохраняет в памяти только яркие сны, чаще связанные с трагическими событиями, и по этой причине они гут же переходят в разряд вещих. А все остальные сны, показывающие не меньше информации о будущем, просто забываются из-за их незначительности, хотя нам и снятся. То есть в сновидениях время представлено во всем многообразии, оно не разделено на было, есть и будет. Время во сне — единый поток. И только паше сознание вычленяет из этого потока части, которые распределяет в хронологическом порядке.
Данн провел еще один эксперимент, стараясь получить образы завтрашнего дня. Он начал записывать свои сновидения, а затем, уже после регистрации факта сновидения, открывал наугад какую-то книгу… и находил «свои» образы в метафорах или их сюжете, словно сознание было осведомлено, какую из книг Данн раскроет в этот день. Убедившись, что в его собственном сознании время несколько более едино, чем можно было бы предполагать, Дани предложил работу со снами всем родным и приятелям. И собрав записи сновидений и отчеты о проявлении образов снов и реальной жизни, пришел к выводу: границы между «сейчас», «до того» и «после этого» не существует.
И не только избранные люди, а все люди вообще могут это ощущать, попросту за ненадобностью человек утратил свою способность, данную ему от природы. «Не следует забывать, — писал он, — что материальные свидетельства (постольку, поскольку на них запечатлено свершившееся) служат знаками прошлого — и только прошлого. Рассматривая в какой-либо данный момент мишень и увидев в углу круглую пробитую дырочку, вы, вероятно, подумаете, что в этом месте прошла пуля. Однако нигде на поверхности мишени вы не найдете признака того, что скоро, скажем, на расстоянии в полдюйма от центра яблочка появится другая дырочка. Разумеется, на основании полного знания обо всех механических движениях, которые происходят на этом клочке вселенной в момент обследования вами мишени, вы смогли бы определить, что в скором времени в указанном месте пуля пробьет мишень, если бы вы, конечно, обладали высочайшим интеллектом.
Но это допущение только сбивает с толку, потому как предполагает введение множества знаков внешних по отношению к исследуемому нами объекту, то есть мишени. Ее состояние: и данный конкретный момент не позволяет нам заметить какие-то признаки, намекающие на будущую дырочку. И в этом смысле мишень настолько неинформативна, что вы даже не станете разбираться, есть на ней повреждения или нет; этот вопрос никак не повлияет на ваши выводы. Мишень не содержит свидетельств о своем собственном будущем, и вам приходится пользоваться знаками, находящимися где угодно, только не на ее поверхности. Между тем простреленный угол мишени — свидетельство ее прошлой истории. И благодаря именно этому свидетельству, а не знанию о случившемся на данном клочке вселенной в некоторый предшествующий момент времени, вы сделаете заключение о пронзившей мишень пуле.
Дырочки в мишени служат знаками будущего в том смысле, что они указывают на возможные направления движения пуль и на события, которые, возможно, произойдут в скорости позади мишени; по они не являются знаками будущих дырочек.
Наш мозг — материальный орган, и состояние его в любой данный конкретный момент не больше указывает на то, что внешний мир собирается представить мозгу в будущем, чем состояние мишени — на место, куда попадет следующая пуля, или на то, попадет ли она вообще».
Человек, дальше пояснял Данн, «вообразил, что развертывание событий во времени предполагает движение в четвертом измерении.
Термин «четвертое измерение», разумеется, придумал не он — его словарный запас едва ли позволил бы ему сделать это. Но он был твердо убежден в том, что:
1. Время имеет длину и делится на прошлое и будущее.
2. В длину время не простирается ни в одном из известных ему пространственных направлений: ни с севера на юг, ни с запада на восток, ни сверху вниз. Оно простирается в направлении, отличном от указанных трех, по другому говоря, в четвертом направлении.
3. Ни прошлое, ни будущее недоступны наблюдению. Все доступные наблюдению направления находятся в поле наблюдения, которое лежит в одном-единственном моменте длины времени — моменте, отделяющем прошлое от будущего. Этот момент он назвал «настоящее».
4. Это «настоящее» поле наблюдения движется по длине времени столь странным образом, что события, прежде относившиеся к будущему, становятся настоящими, а после прошедшими. Прошлое тем самым постоянно нарастает. Это движение он назвал течением времени.
…Он не задумывался специально и глубоко о том, что время имеет длину. Он обращался к понятию о длине времени в силу необходимости по вполне понятной причине. В нашем восприятии явления упорядочены двояким способом. Они или просто отделены друг от друга в пространстве, или последовательно сменяют друг друга. Это различие— данность: что бы мы ни делали и как бы мы ни думали, оно все равно существует. И, пытаясь объяснить эту последовательность явлений, мы неизбежно должны были предположить, что время имеет длину. Столь же неизбежно мы должны были рассматривать ее как длину, по которой происходит движение, как измерение, в котором мы движемся от секунды к секунде, от часа к часу, от года к году, сталкиваясь по пути с последовательно сменяющими друг друга и разделенными по времени событиями, — подобно тому, как мы сталкиваемся с разными объектами в нашем земном странствии. Таким образом, первоначальное представление должно было быть нерасчлененным».
Говоря по другому, время, существующее вне наблюдателя — человека, есть понятие нерасчлененное. Именно этим и можно объяснить наши предвидения, действия по интуиции и, вполне возможно, — перемещение во времени. Исходя из этой точки зрения мы вообще никуда не перемещаемся—мы просто изменяем точку обзора.
П.Одинцов
ред. shtorm777.ru
