Император Калигула
Гай Юлий Цезарь Август Германик, прозванный Калигулой (31 августа 12 г — 24 января 41 (28 лет)), был внучатый племянник римского императора Тиберия. Дед его, Друз, был младшим братом императора, а отец — известный и чрезвычайно любимый римлянами Германик — был усыновлен Тиберием по приказу Октавиана Августа. В детстве Гай постоянно жил вместе с родителями в военных лагерях. Прозвищем своим «Калигула» («Сапожок») он обязан был шутке легионеров, потому как рос он среди воинов, в одежде рядового солдата.
Тяжелые удары, постигшие позднее семейство Германика, миновали Гая стороной. Вместе с отцом он побывал в 19 году в Сирии. Вернувшись оттуда после его смерти, он воспитывался вначале у матери Агриппины, после у Ливии, своей прабабки, а когда та умерла, перешел жить к своей бабке Антонии. 19-ти лет, в 31 году, он был вызван Тиберием на Капри. К этому моменту его мать и другой брат находились в заточении.
На Капри многие хитростью или силой старались вызвать у Гая выражение недовольства, но он ни разу не поддался искушению: казалось, он совсем позабыл о судьбе своих ближних, словно с ними ничего не произошло. А все, что приходилось терпеть ему самому, он сносил с таким удивительным притворством, что справедливо о нем говорилось: «Не было на свете лучшего раба и худшего государя».
Но уже в то время не мог он обуздать свою природную свирепость и порочность. Он с жадным любопытством присутствовал при пытках и казнях истязаемых, ночами в накладных волосах и длинном платье шатался по кабакам и притонам, с привеликим удовольствием плясал и пел на сцене. Тиберий это охотно допускал, в надежде укротить его лютый нрав. Проницательный старик видел его насквозь и не раз пророчил, что Гай живет на погибель и себе и всем, и что в нем он вскармливает ехидну для народа Рима.
Немного позднее он женился на Юнии Клавдилле, дочери Марка Силана, одного из знатнейших римлян. Потом он был назначен авгуром на место своего брата Друза, но еще до посвящения введен в сан понтифика. Это был важный знак признания его родственных чувств и душевных задатков: дом Тиберия уже лишен был всякой иной опоры, и Гай все больше получал надежду на наследство. Чтобы еще крепче утвердиться в ней, он, после того как Юния умерла в родах, вступил в связь с Эннией Невией, женой Макрона, бывшего во главе преторианских когорт; ей он пообещал, что женится на ней, когда получит власть, и дал в этом клятву и расписку.
Через нее он втерся в доверие к Макрону и тогда, как считается, извел Тиберия отравой. Умирающий еще не перестал дышать, когда Калигула повелел снять у него перстень: казалось, что старик сопротивлялся, тогда Гай приказал накрыть его подушкой и сам стиснул ему горло; а вольноотпущенника, который имел неосторожность вскрикнуть при виде этого злодейства, тут же отправил на крест.
Так Калигула добился власти во исполнение лучших надежд римского народа. Пишут, что он был самый желанный правитель и для большинства провинций и войск, где многие помнили его еще младенцем, и для всей римской толпы, которая любила Германика и жалела его почти погубленный род. Потому когда Калигула выступил из Мизена, несмотря на то что он был в трауре и сопровождал тело Тиберия, народ по пути встречал его с зажженными факелами, напутствуя добрыми пожеланиями. А когда Гай вступил в Рим, ему тотчас была поручена высшая и полная власть по единогласному решению сената и ворвавшейся в курию толпы.
Калигула и сам делал все что мог, чтобы возбудить любовь к себе в людях. Тиберия он с горькими слезами почтил похвальной речью перед собранием и торжественно похоронил. После отправился на Пандатерию и Понтийские острова, спеша собрать прах матери и братьев, приблизился к их останкам благоговейно, положил их в урны своими руками и с великой пышностью они были доставлены в Рим.
В память о них были установлены ежегодные поминальные обряды. После в сенатском постановлении Гай сразу назначил бабке своей Антонии все почести, какие воздавались некогда Ливии, вдове Августа; дядю своего Клавдия взял себе в товарищи по консульству; своего троюродного брата Тиберия Гемелла (родного внука Тиберия) в день его совершеннолетия усыновил и поставил главою юношества.
Он помиловал осужденных и сосланных по всем обвинениям, оставшимся от прошлого времени. Должностным лицам Калигула дал разрешение свободно править суд и даже попытался восстановить народные собрания. Он облегчил налоги и многим пострадавшим от пожара возместил их убытки. Два раза раздавал по 300 сестерциев каждому римлянину. Устраивал много раз и различные зрелища на потеху римскому народу.
В первый же год Гай закончил строительство храма Августа, который Тиберий начал было строить, но так и не успел закончить, несмотря на то что правил 20 с лишком лет. При Гае же начали строить водопровод из области Тибура. Однако сделанное Калигулой добро ни в коей мере не могло перевесить тяжкий груз жутких злодеяний и сумасбродств, которым он начал предаваться почти сразу по получении верховной власти.
Бабку Антонию, которая воспитала его, он вдруг невзлюбил, стал третировать и многими обидами и унижениями (а по мнению некоторых — и ядом) свел в могилу. После смерти Гай не воздал ей никаких почестей и из обеденного покоя с интересом наблюдал за ее погребальным костром. Своего троюродного брата и приемного сына он вдруг казнил в 38 году, обвинив его в том, что от него пахнет лекарством и что он принял противоядие, перед тем как прийти на его пир.
Префекта преторианцев Макрона, доставившего ему власть, вынудил покончить жизнь самоубийством, а его жену и свою любовницу Энниею приказал казнить. Точно так же довел до самоубийства тестя Силана за то, что тот не пожелал плыть вместе с ним в бурную погоду в Пандатерию за останками его матери.
Со всеми своими сестрами Калигула жил в преступной связи, и на всех званых обедах они поочередно возлежали на ложе ниже его, а законная жена — выше его. Говорят, одну из них, Друзиллу, он лишил девственности еще подростком, и бабка Антония, у которой они росли, однажды застигла их вместе. Потом ее выдали за Луция Кассия Лонгина, сенатора консульского звания, но Гай забрал ее у мужа, открыто держал как законную жену и даже назначил ее во время болезни наследницей своего имущества и власти.
Когда в 38 году она скончалась, он установил такой траур, что смертным преступлением считалось засмеяться, купаться, обедать с родителями, женой или детьми. С того времени все свои клятвы о самых важных предметах, даже в собрании перед народом и перед войсками, он произносил только именем божественной Друзиллы. Других двух сестер он любил не так страстно и почитал не так сильно: не раз даже отдавал их на потеху своим любимчикам, а потом лицемерно судил за разврат и, обвинив в намерении убить сестер, сослал на Понтийские острова.
О браках его трудно говорить, что в них было непристойней: заключение, расторжение или пребывание в браке. Ливию Орестиллу, выходившую замуж за Гая Пизона, Калигула сам явился поздравить, тут же приказал отнять у мужа и спустя несколько дней отпустил, а через два года отправил в ссылку, заподозрив, что она за это время опять сошлась с мужем. Лоллию Павлину, жену Гая Меммия, консулярия и военачальника, он вызвал из провинции, узнав, что ее бабка была некогда красавицей, тотчас развел с мужем и взял в жены, а через немного времени отпустил, запретив ей впредь сближаться с кем бы то ни было.
С последней своей женой Цезонией Калигула сошелся в 39 году. Хотя она не отличалась ни красотой, ни молодостью и уже родила от другого мужа трех дочерей, Гай любил ее жарче всего и дольше всего. Именем же супруги он удостоил ее не раньше, чем она от него родила, и в один и тот же день объявил себя мужем и отцом ее ребенка.
Его государственное правление было смесью нелепых чудачеств и злого фарса. Он будто задался целью смешать с грязью все, чем привыкли гордиться римляне, высмеять предания и обычаи, утрируя их до невероятной степени. Начать с того, что он присвоил множество прозвищ: его величали и «благочестивым», и «сыном лагеря», и «отцом войска», и «Цезарем благим и величайшим».
Не довольствуясь этим, он объявил, что решил обожествить себя еще при жизни, не дожидаясь суда потомства, и дал распоряжение привезти из Греции изображения богов, прославленных и почитанием и искусством, в их числе даже Зевса Олимпийского, — чтобы снять с них головы и заменить на свои.
Палатинский дворец он продолжил до самого форума, а храм Кастора и Поллукса превратил в его прихожую и частенько стоял там между статуями близнецов, принимая божеские почести от посетителей. Своему божеству он посвятил особенный храм, где было его изваяние в полный рост. Он назначил жрецов, а должность главного жреца заставил выполнять по очереди самых богатых граждан.
Войной и военными делами он занялся лишь один раз в 39 г. абсолютно неожиданно для всех. Калигула ехал в Меванию посмотреть на источник и рощу Клитумна. Тут ему напомнили, что пора пополнить окружавший его отряд батавских телохранителей. Тогда ему и вздумалось предпринять поход в Германию; и без промедления, созвав отовсюду легионы и вспомогательные войска, произведя с превеликой строгостью новый повсеместный набор, заготовив столько припасов, сколько никогда не видывали, он пустился в путь.
Продвигался он то стремительно и быстро, так что преторианским когортам порой доводилось вопреки обычаям вьючить знамена на мулов, чтобы догнать его, то вдруг медленно и лениво, когда носилки его несли 8 человек, а народ из окрестных городов должен был разметать перед ним дорогу и сбрызгивать пыль.
По прибытии в лагеря, он захотел показать себя полководцем деятельным и строгим: легатов, которые с запозданием привели вспомогательные войска, уволил с бесчестием, старших центурионов, из которых многим оставались считанные дни до отставки, он лишил звания под предлогом их дряхлости и бессилия, а остальных выбранил за жадность и выслуженное ими жалованье сократил в два раза.
Но за весь этот поход им не было совершено ничего: только когда под его защиту сбежал с маленьким отрядом Аминий, сын британского короля Кинобеллина, изгнанный отцом, он отправил в Рим пышное донесение, словно ему покорился весь остров, и повелел гонцам не слезать с колесницы, пока не прибудут прямо на форум, к дверям курии, чтобы только в храме Марса, перед лицом всего сената передать его консулам. А потом, так как воевать было не с кем, он приказал нескольким германцам из своей охраны переправиться через Рейн, скрыться там и после дневного завтрака отчаянным шумом возвестить о приближающемся неприятеле.
Все было исполнено; тогда он с ближайшими спутниками и отрядом преторианских всадников бросился в соседний лес, обрубил с деревьев ветки и, украсив стволы наподобие трофеев, вернулся при свете факелов. Тех, кто не пошел за ним, он разбранил за трусость и малодушие, а спутники и участники победы были награждены венками. В следующий раз он повелел забрать нескольких мальчиков-заложников из школы и тайно отослать их вперед, а сам неожиданно, оставив званый пир, с конницей бросился за ними и в цепях привел назад. Участникам этой погони он предложил занять место за столом, не снимая доспехов, и даже произнес, ободряя их, известный стих Вергилия: Будьте тверды и храните себя для грядущих успехов.
В то же время он гневным эдиктом заочно порицал сенат и народ за то, что они, в то время как Цезарь сражается среди стольких опасностей, наслаждаются несвоевременными пирами, цирком, театром и отдыхом на прекрасных виллах. В конце концов, словно собираясь закончить войну, он выстроил войско на морском берегу, и вдруг отдал приказание всем собирать раковины в шлемы и складки одежд — это, говорил он, добыча Океана, которую он шлет Капитолию и Палатину. В память победы он воздвиг высокую башню. Воинам он пообещал в подарок по сотне динариев каждому и, будто это было беспредельной щедростью, воскликнул: «Ступайте же теперь счастливые, ступайте же богатые!»
После этого он обратился к заботам о триумфе. Не довольствуясь варварскими пленниками и перебежчиками, он выбрал из жителей Галлии самых высоких и, как он сказал, пригодных для триумфа. Триремы, на которых он выходил в океан, было приказано почти все доставить в Рим сухим путем. Но до того чем уйти из провинции, он надумал казнить каждого десятого из тех легионов, которые бунтовали после смерти Августа, за то, что они держали в осаде некогда его самого, младенцем, и отца его Германика. Но, увидев, что солдаты готовятся дать отпор, он бежал в Рим.
Вернувшись, он осыпал сенат угрозами, якобы за то, что ему было отказано в триумфе, а посланцам сената, вышедшим его встречать, ответил громовым голосом: «Я приду, да, приду, и со мною — вот кто», — и похлопал по рукояти меча, висевшего на поясе. Таким образом отменив или отсрочив свой триумф, он с овацией вступил в Рим в самый день своего рождения.
Такое же мрачное шутовство просматривается во множестве его поступков. Через залив между Байями и Путеоланским молом, шириной в 3600 шагов, он приказал перекинуть мост. Для чего он собрал отовсюду грузовые корабли (чем был вызван голод, так как не осталось судов для подвозки хлеба), выстроил их на якорях в два ряда, насыпал на них земляной вал и выровнял по образцу Аппиевой дороги. По этому мосту он в течении двух дней разъезжал взад и вперед со свитой преторианцев. По мнению многих, Калигула выдумал этот мост в подражание Ксерксу, который вызвал такой восторг, перегородив более узкий Геллеспонт.
Сенаторов, которые занимали самые высокие должности, облаченных в тоги, он заставлял бежать за своей колесницей по несколько миль, а за обедом стоять у его ложа, подпоясавшись полотном, будто рабов. На театральных представлениях он раздал даровые пропуска раньше времени, чтобы чернь заняла места всадников, и после потешался, наблюдая за их ссорами. На гладиаторских играх он вдруг вместо обычной пышности выводил изнуренных зверей и убогих дряхлых гладиаторов.
Он часто жаловался на то, что правление его в скором времени сотрется из памяти, так как не было отмечено ничем величественным — ни разгромом войск, ни голодом, ни чумой, ни пожаром, ни хотя бы землетрясением. Впрочем, как выяснилось, об этом он горевал напрасно. Одежда и обувь его часто поражали своей нелепостью. Он то и дело выходил к народу в цветных, шитых жемчугом накидках, с рукавами и запястьями, порой — в шелках и женских покрывалах, обутый то в сандалии или котурны, то в солдатские сапоги, а то и в женские туфли. Неоднократно он появлялся с позолоченной бородой, а в руках держал молнию или трезубец. Триумфальное одеяние он носил все время даже до своего похода.
В роскоши он превзошел своими затратами самых безудержных расточителей. Он выдумал неслыханные омовения, диковинные яства и пиры — купался в благовонных маслах, подогретых и охлажденных, пил драгоценные жемчужины, растворенные в уксусе. При этом он приговаривал: «Нужно жить или скромником, или цезарем!»
Он повелел выстроить либурнские галеры в десять рядов весел, с жемчужной кормой, с разноцветными парусами, с огромными купальнями, портиками, пиршественными покоями, даже с виноградниками и плодовыми садами всякого рода: пируя в них средь бела дня, он под музыку и пение плавал вдоль побережья Кампании.
Возводя виллы и загородные дома, он забывал про всякий здравый смысл, думая только о том, чтобы построить то, что построить, казалось, немыслимо. В результате, менее чем за год он промотал колоссальное наследство Тиберия — 2 миллиарда 700 миллионов сестерциев (а по некоторым сведениям даже больше).
Потом он обратился к самым преступным способам, не брезгуя абсолютно никакими злодеяниями, для присвоения себе чужих денег. Он объявлял незаконными завещания, принуждал покупать за баснословные цены всю утварь, оставшуюся после больших зрелищ, заседая в суде, присуждал к конфискации имущество всех, без оглядки на их вину (говорили, что как-то раз он одним приговором осудил 40 человек по самым различным обвинениям, а потом похвалялся перед Цезонией, проснувшейся после дневного сна, сколько он дела переделал, пока она отдыхала).
Налоги он собирал новые и небывалые: так, он обложил пошлиной все съестные товары, которые продавались в городе, носильщики платили одну восьмую дневного заработка, проститутки — цену одного сношения. Не останавливался он и перед откровенным грабежом. Как-то раз он играл в кости с друзьями и проигрался. Тогда он вышел из дворца, увидел двух всадников, приказал схватить их и лишить имущества, а потом вернулся и продолжил игру.
Из искусств Калигула больше всего занимался риторикой, и в действительности добился больших успехов. Он легко находил слова, и мысли, и нужную выразительность, а голос его доносился до самых задних рядов.
Но с особой страстью он занимался искусствами другого рода, самыми различными. Гладиатор и возница, певец и плясун, он сражался боевым оружием, выступал в выстроенных им цирках, а пением и пляской так наслаждался, что даже на всенародных зрелищах не мог удержаться, чтобы не подпевать трагическому актеру и не вторить у всех на глазах движениям плясуна.
Своего коня Быстроногого он так любил, что выстроил ему конюшню из мрамора и ясли из слоновой кости, говорят, что если бы Калигула не был убит, то непременно сделал бы коня консулом.
Среди этих безумств и разбоев многие готовы были покончить с императором Калигулой, но успех выпал на долю Кассия Хереи, трибуна преторианской когорты. Известно было, что Калигула постоянно потешался и издевался. Заговорщики напали на Гая 24 января 41 года в то время, когда он в сопровождении нескольких сенаторов направлялся по узкому проходу по направлению к театру.
Первый удар сделал Херея, пробив ему затылок, потом остальные нанесли ему больше 30 ран. Зарубили и жену его Цезонию, а дочери разбили голову о стену. Труп императора Калигулы кое-как сожгли наполовину и закопали в саду (позднее его погребли более достойно возвратившиеся из изгнания сестры). Власть передали дяде Калигулы Клавдию.
К.Рыжов
ред. shtorm777.ru
